Сколько у нас дивных памятных мест!

Усадьба Архангельское

Основание усадьбы Архангельское относят к 1660-м годам. Музей-усадьба «Архангельское»

расположена в Красногорском районе.

Первоначально усадьбы с постройками или без выделялись государством чиновникам

и именитым военным в награду за труды, а также на время государственной службы.

Угодные государству люди как бы «усаживались» на свои места, обживались там.

Нередко временные владельцы полностью выкупали усадьбы и переводили их в статус вотчины.

Усадьба Марфино

Дворцово-парковый ансамбль Марфино - оригинальный памятник русской архитектуры XVIII - XIX веков.

Усадьба расположена к северу от Москвы.

Начиная с 15 и вплоть до 17 века усадебные господские дома (ныне усадьбы-музеи) практически ничем

не отличались от крестьянского жилища ни по типу постройки, ни по материалам, из которых изготавливались.

Вокруг дома разбивался собственный плодовый сад, в котором редко было больше деревьев,

чем могло использоваться в домашней консервации или употреблении в свежем виде.

Усадьба Середниково

Середниково - родовое гнездо Столыпиных.

В усадьбе проводит свои летние каникулы поэт Михаил Юрьевич Лермонтов.

Существенные изменения в устройство российского быта, и усадеб в частности,

внесла петровская эпоха.

Под влиянием государственных реформ, на территорию страны потихоньку начали просачиваться

некоторые принципы и тенденции европейской архитектуры.

Близ столиц и на периферии начали появляться дворянские усадьбы из кирпича, камня, гранита или цельных плит.

Усадьба Горки

Государственный исторический музей-заповедник «Горки Ленинские» — э

то архитектурно-художественный ансамбль последней четверти XVIII века.

Со временем внешний облик усадеб был адаптирован под нашу культуру, да и сами постройки выполнялись

не только в соответствии с фантазией, но и с возможностями хозяев усадьбы.

Поэтому наряду с творениями известных мастеров, укладчиков, художников, резчиков и кузнецов

Можно увидеть произведения местных зодчих (дома и усадьбы), ничуть не уступающие более

дорогим аналогам по качеству и красоте.

Усадьба Дубровицы

Дубровицы - великолепный усадебный ансамбль недалеко от города Подольска во главе с церковью

Знамения Пресвятой Богородицы

Усадьба Шахматово

Шахматово - подмосковная усадьба А.А. Блока, принадлежала предкам поэта.

Сегодня - литературный музей-заповедник.

Усадьба Абрамцево

Усадьба в Абрамцево известна как центр литературной и художественной жизни XIX - начала XX столети.

Усадьба Мураново

Мураново - замечательная усадьба - памятник русской культуры XIX - начала XX веков

и литературно-мемориальный музей Ф.И. Тютчева.

Усадьба Глинки

Cтарейшая усадьба в Подмосковье.

Принадлежала военному и государственному деятелю, сподвижнику Петра I Якову Вилимовичу Брюсу.

Усадьба Большие Вяземы

Вместе с усадьбой в Захарово считается поэтической родиной А.С.Пушкина.

Здесь прошли детские годы поэта с 1805 по 1810 гг., до поступления в Лицей.

Усадьба Волынщина-Полуэктово

Бывшая вотчина бояр Волынских, владевших имением до середины XVIII века.

Архитектурный ансамбль усадьбы сложился примерно к концу XVIII век.

Усадьба Остафьево

Усадьба в Остафьево - один из центров культурной жизни России, прекрасный памятник

русской усадебной культуры XIX века.

Усадьба Хмелита

Усадьба Хмелита является родовым имением Грибоедовых.

Главный усадебный дом представляет собой выдающийся памятник русского барокко.

Усадьба Поленово

Усадьба Поленово построена на живописном берегу Оки в 1892 году.

В знаменитом "Доме над Окой" жил и работал известный русский живописец В.Д. Поленов.

Усадьба Поляна

Облик усадьбы Ясная Поляна - родового имения Л.Н. Толстого - сложился в начале XIX века.

В Ясной Поляне писатель родился и провел большую часть своей жизни.

Усадьба И.Е. Репина "Пенаты"

Музей-усадьба И.Е.Репина «Пенаты», в которой художник прожил последние 30 лет,

расположенная на берегу Финского залива.

Усадьба Н.А. Некрасова "Карабиха"

Литературный музей недалеко от Ярославля, посвященный великому русскому поэту,

расположенный на территории старинной русской усадьбы.

Усадебно-парковый ансамбль "Парк Монрепо"

Оазисом тишины называли парк Монрепо в Выборге, отделенный от городского шума

и возникший во второй половине XVIII - начале XIX веков.

Усадьба Н.К. Рериха в п.Извара

О жизни и творчестве Н.К.Рериха - художника, ученого, общественного деятеля, можно узнать,

посетив загородное имение Рерихов в п. Извара.

Большой Екатерининский Дворец в Царском Селе

Бывший императорский дворец в Царском Селе - Екатерининский является одним из крупнейших

дворцов в Санкт-Петербурге и пригородах.

Александровский Дворец в Царском Селе

Новый дворец в Царском Селе, более известный как Александровский, построен в 1792-1796 годах.

Стал последней резиденцией Николая II.

Большой Гатчинский Дворец

Большой Гатчинский дворец построенный в 1766—1781 по проекту Антонио Ринальди

был одним из любимых мест отдыха царской семьи.

Большой Ораниенбаумский Дворец в Ломоносове

Большой Меншиковский дворец — памятник петровского барокко.

Строительство вёл архитектор Ф. Фонтана, позже его сменил И. Г. Шедель.

Павловский дворец

Парк дворца считается шедевром ландшафтного искусства.

Большой Петергофский Дворец

Большой Петергофский дворец выполнен в стиле зрелого барокко стоит на берегу Финского залива,

поражая своей красотой и великолепием.

Константиновский Дворец в Стрельне

Константиновский дворец в Стрельне задумывался Петром I как материальное подкрепление

могущества на море величественной России.

Очень жаль,что количество усадеб неуклонно сокращается, финансирование объектов осуществляется

по остаточному принципу, то есть в большинстве случаев — никак.

Заниматься усадьбами и вкладывать деньги в их реставрацию государство не хочет.

А чтобы привлечь покупателей, вместе с некогда жилыми постройками и хозяйственным комплексом

в некоторых случаях продаются и сотни гектаров примыкающей земли, так как находившиеся под охраной

государства усадьбы старались сохранять в соответствующем природном окружении.

Еще одним вариантом является создание корпоративной резиденции.

Туристы по закону имеют право доступа на территорию памятника независимо от того,

во что его превратил новый владелец. Но наверняка график посещения усадьбы будет максимально урезан,

а побродить удастся далеко не везде.

Кроме этого четко не определен статус земельных территорий бывшего усадебного комплекса,

ситуация здесь наиболее уязвима для махинаций.

Земли по кусочкам отошли различным организациям, колхозы, которые использовали земли,

также местами канули в небытие.

Зачастую вплотную к территориям большинства усадеб расположены различные жилые и нежилые дома.

Пока в России еще не появилась мода на восстановление усадеб в их первоначальном смысле —

для создания семейного гнезда и сопутствующей хозяйственной инфраструктуры.

Поэтому использование по прямому назначению — исключительное явление.

И что уж говорить об отдельных усадьбах, если знаменитое Бородинское поле могут пустить под застройку…

Викулова В. П.

Слово «провинциальный», согласно толковому словарю русского языка, в переносном смысле означает «наивный» и «простоватый». Образ провинции в нашем сознании часто связывается с образом детства: беззаботные дни, проведенные в окружении природы; простые, незамысловатые игры и забавы; удаленность от суеты большого города, порождающая навсегда запоминающиеся мысли и переживания. Будучи взрослыми, мы тянемся к провинции как к некому источнику отдыха и вдохновения. Для людей, занятых творческим трудом, в том числе писателей, это особенно актуально. Поэтому не случайно многие исследователи-филологи склонны считать провинциальные усадьбы своеобразной колыбелью русской литературы, выделяя особое направление в литературоведении — литературное краеведение.

Определение этого направления дается в сборнике «Литературное Подмосковье», вышедшем в 1998 году:

«Литературное краеведение — один из способов познания литературы, позволяющий прикоснуться к процессу отражения в художественном произведении реальных впечатлений писателя от тех мест, где он родился, жил, останавливался, встречался с родными, близкими по духу людьми» .

«Это жизнь истинная и вечная, как вечна та природа, которая своей могущественной красотой звала к себе наших лучших писателей издревле, вдохновляя их, согревая теплом уютных усадеб, побуждая к благородной деятельности и паломнической подвижности. Место жизни литератора и писательский дом в представлении читателей обладают особенной атмосферой духовности. Они помогают познать внутренний мир писателя, изучить его биографию, творческие связи, художественное наследие» .

Изучение усадебного быта позволяет не только выявить истоки литературного произведения, но и многое объясняет в характере, мировоззрении автора, его образе жизни и привычках. С русской провинцией, в частности, Подмосковьем неразрывны судьбы поэтов и писателей: А.Д. Кантемира, П.А. Вяземского, Н.М. Карамзина, А.С. Пушкина, Е.А. Баратынского, М.Ю. Лермонтова, С.Т. Аксакова, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, А.И. Герцена, Ф.М. Достоевского, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ф.И. Тютчева, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, В.Г. Короленко и др.

К жизни и деятельности Н.В. Гоголя, например, непосредственное отношение имеют Абрамцево, Большие Вяземы, Волынское, Константиново, Можайск, Мураново, Никольское, Остафьево, Перхушково, Серпухов, Спасское, Подольск, Троице-Сергиева лавра, Троицкое-Кайнарджи, Химки, Черная Грязь и многие другие места.

В.И. Новиков в книге «Остафьево: Литературные судьбы XIX века» замечает: «Русская классическая литература — от Державина до Бунина — тесно связана с жизнью дворянской усадьбы. Именно там великие писатели (Пушкин в Захарове, Лермонтов в Тарханах, Блок в Шахматове) уже в детстве познакомились с живым источником народности. Они созревали как личности в условиях усадебного быта и впоследствии всю жизнь были связаны с этим бытом. В „деревне“ жили прототипы их героев. Нельзя забывать и то, что многие из литературных усадеб сами являются высокохудожественными произведениями искусства. Остафьево, Середниково, Мураново представляют собой уникальный синтез архитектуры и поэзии» .

Большинство бывших усадеб теперь являются государственными музеями-заповедниками, в которых воссозданы интерьеры и атмосфера прежних лет. Они ведут активную культурную жизнь, постоянно развиваются и пополняют свои коллекции. Всем известны музеи в Абрамцеве, Муранове, Мелихове, Середникове, Захарове, Даровом, Спас-Углу и т.д. Мемориальные места отличаются высокой степенью духовной гармонии. Такова усадьба Абрамцево, где в 80-е годы XIX столетия в художественном кружке Саввы Мамонтова собирались и творили художники Васнецов, Поленов, Головин, Коровин, Врубель, Левитан, Серов, Крамской.

О. Шевелева пишет: «Усадебная бытовая культура изменялась и эволюционировала вместе с усадьбой. Во второй половине XIX века усадебный быт приобретает новые черты, что было связано с постепенным перемещением усадебных художественно-культурных центров из крупных поместий в усадьбы, принадлежавшие художественной интеллигенции и просто творческим людям. В них во второй половине XIX века формируется новый тип усадебного мира, в котором природа, искусство, общение единомышленников, жизненный строй и духовная атмосфера сливались в некое единое целое, а архитектурная среда отступала на второй план. На характере усадебного бытия сказывалась также характерная для этого времени мифологизация усадебного быта, осознание усадьбы как некоего универсального символа российского бытия. Усадебный дом с фамильными портретами, старые слуги и парк, преданья старины представали живыми свидетелями истории, связывающими прошлое с настоящим» .

Говоря о прошлом, мы привыкли его идеализировать. Представление современного человека о «волшебном мире старинной помещичьей усадьбы» часто исчерпывается музейной экспозицией и поэтическими цитатами из классиков. За этой лакировкой скрываются подлинные, не всегда столь поэтичные, а скорее обыденные быт и нравы российской провинции. Рассмотрим их несколько ближе, чем позволяет интерьер любого музея.

В исследовании историка и музееведа Л.В. Беловинского понятие «усадьба» трактуется как «место непосредственного, постоянного или временного пребывания помещика» , в отличие от «имения», где владелец мог и не жить совсем.

Согласно искусствоведческим источникам, расцвет русской усадьбы приходится на вторую половину XVIII — первые годы XIX века. Интенсивное усадебное строительство началось после обнародования «закона о вольности дворянской» в 1763 году. Дворяне получили право не служить и удалились в свои имения, где и начали обстраиваться, проявляя незаурядный художественный вкус. Идея была проста: усадьба помещика должна была символизировать в миниатюре незыблемость и могущество Российской империи. Особенно широко строительство развернулось в Подмосковье, наиболее близком к крупнейшему просветительскому центру России — Москве.

Загородную усадьбу старались ставить вблизи от деревни или села, принадлежавшего владельцу, но не вплотную к избам, а в несколько сот сажен от них. Владения богатого помещика были достаточно обширны и могли составлять 7 десятин (казенная десятина составляла чуть более гектара, а хозяйственная — в полтора раза больше). Усадебные дома «старосветских» помещиков, чей быт и нравы хорошо описаны Н.В. Гоголем, прятались обычно где-нибудь в низине, в окружении леса и сада. Строились они из дуба и сосны, были, как правило, одноэтажные, тесноватые, но теплые, прочные, уютные. Владелец 1000 и более душ крепостных мог выстроить себе каменный дом, в два этажа, однако в старину в России считалось, что жилье должно быть деревянным, главное — прочным и теплым.

К примеру, главный дом усадьбы Абрамцево, выстроенный в конце XVIII века, является характерным памятником деревянного классицизма. Аксаковы купили имение в 1843 году. Сохранились впечатления их гостя Н.М. Павлова (Бицына) о внешнем виде усадьбы: «С нагорья открылся вид на речку Ворю, извилистая, местами шириной в два конских перескока, а где от плотин и шире, речка Воря, с болотистыми берегами и бесчисленными бочажками, была вся в водяной траве и водяных цветах. За ее низиной укатывалась опять вверх нагорная сторона; и там вверху, на горе, в окружении еловой рощи, вперемежку с редким чернолесьем, виднелась просторная старинная помещичья усадьба — это и цель нашего путешествия: Абрамцево... Пустынный широкий двор, не засаженный во всю ширь ни кустом, ни деревом и лишь местами обнесенный перильчатой решеткой, принял нас на свою зеленую мураву. Наше появление произвело обычное оживление. Парадное крыльцо с навесом, точь в точь как в тысяче других помещичьих усадеб того времени, распахнуло перед нами свои широкие сени. Деревянный, крашеный по тесу дом с фасаду был предлинный и старинной стройки» .

Небольшой одноэтажный дом в селе Захарово при А.С. Пушкине тоже был деревянным, с «красной кровлей». «Дети с гувернантками и дворня размещались в двух флигелях. Строения окружал регулярный пейзажный парк, на реке Шараповке, — большой пруд очень полюбился Пушкину, вокруг — еловый лес, а дворов крестьянских всего 10 с 74 крепостными. Долицейское детство Пушкина связано с этими краями. Пушкин вспоминал, как в детские годы бегал по полям и рощам и, воображая себя былинным героем, сшибал палкою верхушки репейников» .

В середине XIX века усадьбы были самых разных размеров: от совсем маленьких площадью в 10 — 20 кв. м. до огромных, со множеством жилых построек, рассчитанных на несколько сотен человек прислуги. Л.В. Тыдман пишет: «Усадебный характер жилья обуславливал большое сходство городского и сельского домов: во всех случаях жилой дом представлял собой совокупность различных по функциональному использованию помещений» . Иными словами, в каждом усадебном доме были жилая, парадная и хозяйственная (служебная) части. Они имели разную площадь и располагались тоже по-разному. Объединял усадебные постройки ряд обязательных требований: приспособленность для повседневной жизни, практичность, максимально эффективное использование жилой и хозяйственной площади дома, дешевые местные строительные материалы.

В первой половине XIX столетия для дома среднепоместного дворянства, купечества и мещан был необходим установившийся набор помещений: парадные (зал, гостиная, комната хозяйки, одновременно — парадная спальня), располагавшиеся обычно одно за другим, и жилые комнаты, предназначенные для семьи владельца дома и расположенные как правило на другом этаже (чаще верхнем) или позади парадных интерьеров. Жилые комнаты старались делать меньшими по размеру — они должны были быть теплыми зимой и удобными для жизни.

Дом Аксаковых в Абрамцеве был одноэтажный, с мезонином (антресоли и мезонины получили широкое распространение в первой половине XIX века). Сергею Тимофеевичу он понравился расположением и удобством, однако некоторые изменения в планировке были произведены. Парадную спальню разделили на две половины и превратили в жилые покои, а двери вывели в проходную комнату. Гостиная и зала стали использоваться для повседневных занятий семьи. Помещения внутри дома располагались таким образом: на западной стороне — сени, передняя, затем столовая, куда открывалось окно буфетной; следом шли кабинет С.Т. Аксакова, две комнаты неопределенного назначения, небольшим коридором отделенные от следующей, в которой жили дочери Надя и Люба. Вдоль восточного фасада — комната дочерей Веры и Ольги, спальня, гостиная и зала. Коридор в центре дома связывал нижнюю его часть с мезонином, разделенным на две большие комнаты. Одна из этих комнат была кабинетом Константина Аксакова, а в помещении напротив останавливались гости. Здесь жил в свои приезды в Абрамцево Н.В. Гоголь. Позднее эта комната стала кабинетом Ивана Аксакова.

Историки выделяют два типа планировки, сложившихся к концу XVIII в.: центрическую и осевую. При первом типе в центре здания находились либо темные чуланы и лестница, которая вела в верхние помещения, в мезонин или на антресоли, либо в центре была большая танцевальная зала. Парадные и основные жилые помещения располагались по периметру постройки. Вот описание отчего дома, сделанное Афанасием Фетом: «Поднявшись умственно по ступеням широкого каменного под деревянным навесом крыльца, вступаешь в просторные сени... Налево от этих теплых сеней дверь вела в лакейскую, в которой за перегородкой с балюстрадой помещался буфет, а с правой стороны поднималась лестница в антресоли. Из передней дверь вела в угольную такого же размера комнату в два окна, служившую столовой, из которой дверь направо вела в такого же размера угольную комнату противоположного фасада. Эта комната служила гостиной. Из нее дверь вела в комнату, получившую со временем название классной. Последней комнатой по этому фасаду был кабинет отца, откуда небольшая дверь снова выходила в сени» .

Другой тип планировки — осевой: по продольной оси дома (в некоторых случаях — поперечной) проходил длинный коридор, который был совсем темным или же освещенным одним-двумя торцовыми окнами, а по сторонам его находились жилые помещения и парадные комнаты. У дядюшки Афанасия Фета «Светлый и высокий дом, обращенный передним фасадом на широкий двор, а задним в прекрасный плодовый сад, примыкавший к роще, снабжен был продольным коридором и двумя каменными крыльцами по концам» .

Внутреннее убранство господского дома также подчинялось определенным стандартам. На рубеже XVIII — XIX веков в России вошла в моду удобная и дешевая мебель карельской березы, а стены вместо гобеленов и штофа стали обивать атласом светлых тонов и английским ситчиком. Новый принцип удобства и комфорта в меблировке сменил прежнюю торжественность. Мебель в гостиных начали расставлять «по интересам»: уютными уголками на несколько человек. В таком уголке обычно стоял небольшой диван на две-три персоны (как правило, пожилых дам и важных гостей), стол-бобик, за которым удобно было заниматься вышивкой, вязанием и щипанием корпии (перевязочный материал, позднее замененный ватой), кресла с корытообразными спинками, стулья. Скамеечки для ног с мягкой покрышкой были очень популярны, так как дамы в ту пору носили легкую атласную обувь, а при анфиладном расположении комнат в домах обычны были сквозняки. Камин, располагавшийся в гостиной, закрывался экраном, чтобы огонь не слепил глаза. На каминную доску ставились часы в бронзовом или деревянном золоченом корпусе в виде аллегорической сцены, а по сторонам — жирандоли и канделябры. Над диваном вешались бра, на полу помещались высокие торшеры, на столах — свечи в канделябрах. В начале XIX века для освещения стали использоваться еще и масляные лампы — кенкеты и карсели. Стены обивались легкими тканями, украшались гравюрами, лепными барельефами, акварелями. Цветы и зелень помогали создать в гостиной уют и радостную атмосферу. Если гостиных было несколько, то одна из них предназначалась для карточных игр. В игорной имелись специальные ломберные столы, покрытые зеленым сукном. Они были складные и расставлялись лакеями перед сбором гостей, с соответствующим количеством стульев.

В столовой вдоль всей комнаты стоял длинный стол-сороконожка с двумя рядами стульев. На противоположный входу «верхний» конец стола, во главе его, всегда садились хозяин с хозяйкой, по правую и левую руку от них — почетные гости. Далее гости рассаживались «по убывающей», причем каждый знал свое место, а возле входа сидели лица низшего статуса, включая детей с гувернантками и учителями.

Любопытны некоторые обычаи, распространенные в усадебных домах 1-й половины XIX века. Например, за обедом пили не ту водку, которую пьют сейчас, а множество разных водок, перегнанных на почках, травах, цветах и кореньях. Эти водки назывались пенник, полугар, третное, четвертное вино, самая дешевая — сивуха, плохо очищенная от сивушных масел. Крепость спиртного тогда была высокой, но ценилась не она, а мягкость водки, «удобность» ее для питья. Выставлять водку на стол в штофах и бутылках считалось верхом неприличия, т.к. в богатых домах пить много спиртного было дурным тоном. Блюда на званых обедах чередовались в строгом порядке: сначала мясо, потом рыба, а в промежутках между ними подавалось так называемое «ентреме»: сыры, спаржа, артишоки, которые должны были отбить вкус предыдущего блюда. Вина употреблялись соответственно кушаньям: с мясом красное, с рыбой белое, а шампанское при любых. Не полагалось мешать вина, в бокале не должно было оставаться запаха предыдущего вина, и поэтому разных бокалов и стаканчиков к блюдам ставилось много. Лакеи обносили гостей блюдами, начиная с верхнего конца, где сидели лица с высоким статусом. Прислуга чувствовала субординацию, и если еды для всех присутствующих не хватало, могла пронести какое-нибудь лакомое блюдо мимо не слишком уважаемого гостя. После обеда мужчины отправлялись в кабинет хозяина курить и пить кофе с ликерами, а дамы удалялись в будуар хозяйки, где тоже пили кофе.

Помимо званых обедов и ужинов, гостей часто приглашали на званый чай, который устраивался чаще всего в малой гостиной или малой столовой. Чай разливала хозяйка или старшая дочь. Первая чашка подавалась гостям лакеями, а потом они уходили и опустевшие чашки передавались хозяйке для споласкивания. Новую порцию чая наливали дети или молодые люди.

Для отдыха и спокойных бесед в доме могла быть и так называемая диванная, где вдоль стен стояли кожаные диваны с множеством подушек, 2-3 небольших столика, кресла и мягкие стулья. Она могла называться еще угольной (то есть угловой) и боскетной. Эта комната обильно украшалась зеленью. Например: «Мы миновали сиреневую гостиную, наполненную мебелью еще Елизаветинских дней, отразились в высоком простеночном зеркале, с улыбкой проводил нас взглядом бронзовый золоченый амур, опершийся на такие же часы, и мы оказались в небольшой, но весьма уютной комнате; вдоль двух ее стен, в виде буквы Г, тянулся сплошной зеленый диван... — Диванная-с... — произнес приказчик...» .

Из особенностей усадебного интерьера интересны личные библиотеки хозяев. Иногда это были огромные, со вкусом подобранные коллекции, составлением которых занимались специально нанятые образованные люди или букинисты. На такие библиотеки профессионалами заводились книжные каталоги, в отдельных случаях даже отпечатанные в типографии. У князя М.А. Голицына была обширная коллекция редких старопечатных книг, соседствующая с размещенными в особняке 132 живописными полотнами. В барских домах существовали также оригинальные библиотеки-обманки, где шкафы закрывались дверцами с вырезанными на них и раскрашенными корешками книг, а за ними хранились сапожные колодки, бутылки из-под вина и прочий мусор. Иногда обманки служили украшением настоящих библиотек, в которых, помимо книг, могли содержаться научные приборы (глобус, телескоп), папки с гравюрами, географические карты и пр.

Любопытно, что мемуаристы, описывая бытовую обстановку усадеб, редко упоминают об иконах. В парадных комнатах их держать было не принято, там размещались портреты предков, акварели, гравюры, барельефы на патриотические темы, детские рисунки. Иконы прятались в личных покоях — кабинете хозяина и спальне хозяйки. В старинном доме могли быть небольшие образные с множеством родовых икон, но обычно было две-три, в основном семейные. В 30-е годы XIX века весьма популярными стали имитации икон: большую трехчастную гравюру с «Сикстинской мадонны» Рафаэля можно увидеть и в Ясной Поляне у Л.Н. Толстого, и на картине П. Федотова «Завтрак аристократа». Афанасий Фет вспоминал о масляной копии Мадонны Рафаэля, сидящей в кресле с младенцем на руке, Иоанном Крестителем по одну сторону и св. Иосифом по другую: «Мать растолковала мне, что это произведение величайшего живописца Рафаэля и научила меня молиться на этот образ» .

Украшениями парадных комнат служила скульптура — мраморные подлинники и хорошие гипсовые копии, бронзовая и фарфоровая миниатюра. Во второй четверти XIX века в домах среднего достатка появилась гипсовая скульптура под фарфор и бронзу, которая заменяла дорогой севрский, саксонский или гарднеровский фарфор. Прежние античные сюжеты в оформлении интерьера уступили место патриотической тематике. В 40-е годы распространились дагерротипы, их вместе с фотографиями развешивали по стенам и расставляли на специальных полочках письменных столов. В то же время начали входить в моду и бумажные обои, которые расписывались вручную акварелью. Комнаты украшались бронзовыми золочеными канделябрами, бра, люстрами — елизаветинскими, екатерининскими, павловскими, александровскими, николаевскими, а также каминными часами в бронзовых или золоченых деревянных футлярах, нередко стоявшими на специальных тумбах под стеклянными колпаками. На высоких окнах висели пышные ламбрекены. Паркеты были наборные и своим орнаментом соответствовали росписи потолков.

В отдельном личном кабинете помещик предавался умственным занятиям и принимал близких друзей-мужчин. Кабинет мог служить хозяину одновременно и спальней. Непременная принадлежность этой комнаты — большой письменный стол с бронзовым письменным прибором и светильником. Прибор состоял из песочницы (жестяной коробочки с песком для промокания чернил), перочинного ножика, ножа для разрезания книг (он мог быть серебряный, бронзовый, стальной, костяной или деревянный), палочки сургуча для печатей и печатки для конвертов. Светильник представлял собой высокую штангу с двумя симметрично расположенными свечами и скользящим по штанге прозрачным бумажным экраном, чтобы огонь не слепил глаза. Со временем место тусклых свечей стали занимать масляные лампы кенкеты и карсели. Привычными составляющими кабинетного интерьера были книжный шкаф и стойка для курительных трубок. Кстати, курили тогда и некоторые дамы. Примерно после 1815 года в обиход вошли сигары, привозимые русской армией из заграничных походов, а к середине XIX века появились дамские пахитоски — тонкие длинные сигарки из резаного табака, завернутые в маисовый лист. Дома курили преимущественно трубки с длинными вишневыми чубуками и большими чашечками. Раскуривали их, как правило, комнатные слуги — к примеру, казачок. Гостей, помимо трубок, угощали гаванскими или манильскими сигарами.

Кроме описанных выше предметов, в кабинете был большой кожаный диван, на котором камердинер по вечерам стелил барину постель. В ту пору супруги не спали вместе, каждый из них имел отдельную спальню. Муж навещал жену в ее будуаре, переодевшись в домашний халат, но потом опять возвращался к себе. А. Фет свидетельствует, что «отец большею частию спал на кушетке в своем рабочем кабинете...» . Над диваном обычно висел ковер с развешенным на нем оружием, чаще всего турецким и кавказским. К кабинету примыкала гардеробная комната хозяина, которой заведовал камердинер. Кроме одежды — платья, белья и исподнего (нижнее белье), здесь помещался бритвенный столик со всеми принадлежностями, тумбочка, таз для умывания, кувшин, мыло и полотенца. В гардеробной располагалось и то устройство, которое мы сейчас называем «туалетом» и «удобством», а тогда именовали «нужником». Это «удобство» представляло собой большое кресло, иногда — красного дерева, с сидением в виде глухого ящика с двумя крышками. Одна из крышек была сплошной, а под второй — овальное отверстие. В ящике под крышками стояла ночная ваза, периодически выносимая лакеями в отхожее место. Поскольку не все господа ходили мыться в баню, в случае необходимости в гардеробную или в будуар хозяйки вносили огромный чан и натаскивали с кухни воды.

Будуар госпожи помещался недалеко от кабинета хозяина. В нем стояла двуспальная кровать, отгороженная ширмами, в ногах ее — огромная прямоугольная корзина для постельного белья. В будуаре также располагался секретер с ящичками для писем и письменных принадлежностей, стояли несколько кресел и стульев. Дамская уборная, примыкавшая к будуару, была аналогом гардеробной хозяина. Здесь также стояло «удобство» и находился туалет — изящный дамский столик с зеркалом и подъемной столешницей, под которой были расположены ящички для туалетных принадлежностей.

Интерьеры помещений, где жили и творили великие писатели 1-й половины XIX столетия, были нетипичны для богатых господских домов того времени. Главной комнатой литератора в усадебном доме был, конечно же, рабочий кабинет. Существует описание кабинета историка и писателя Н.М. Карамзина в Остафьеве — на втором этаже дома, с окном в парк. Современников поражала аскетическая обстановка комнаты, долгое время остававшейся в неприкосновенности. М.П. Погодин посетил Остафьево в 1845 году и оставил подробные воспоминания. Он нашел в кабинете «голые отштукатуренные стены, выкрашенные белой краской; у окна — большой сосновый стол, ничем не прикрытый, около него деревянный стул. На козлах с досками у противоположной стены были разложены в беспорядке рукописи, книги, тетради и просто бумаги. В комнате не было ни шкафа, ни этажерки, ни пюпитра, ни кресла, а тем более ковра или подушки. Лишь в углу стояли как попало несколько ветхих стульев. Поистине ничего лишнего, все только для работы. Удалена любая мелочь, которая могла бы отвлечь или рассеять мысль. Одним словом, благородная простота» . Такой же суровой была обстановка, в которой жил и работал Н.В. Гоголь в Москве на Никитском бульваре: на простом крашеном полу ковер, у окна — рабочая конторка, крытая зеленым сукном, в углу за ширмой — узкая жесткая кровать.

Писатель Н. Павлов оставил в своих воспоминаниях описание кабинета Константина Сергеевича Аксакова в Абрамцеве. «Павлов подчеркивал, что простота и деловитость кабинета удивительно соответствовали характеру хозяина. Главное место занимал огромный письменный стол, весь заваленный книгами, тетрадями, фолиантами. Над столом — портрет М. Ломоносова из слоновой кости» .

Таким образом, общим свойством интерьера писательского кабинета является его функциональность, строгость, даже аскетизм: ничего лишнего, все только для работы и сосредоточенных размышлений.

Жизнь в старинной усадьбе «текла по давно проложенному руслу, ничем не возмущаемая» . Уездная аристократия жила в свое удовольствие: помещики ездили на охоту, содержали многочисленную дворню, шутов, приживальщиков, устраивали праздники, пикники, играли в карты, стравливали деревенских мальчишек, дворовых собак, петухов и гусей; травили огромными, специально выращенными меделянскими собаками пойманных и выращенных в ямах медведей, быков. Провинциальную скуку отчасти компенсировали долгие и обильные трапезы, прием гостей, длительные собеседования со старостой деревни, разбор конфликтов между слугами.

Русское поместное дворянство было чрезвычайно разномастно: от «старосветского» до новой чиновной аристократии. Так же разнотипна была усадебная жизнь. У одних помещиков в 1-й половине XIX века еще сохранялся старинных русский уклад, как, например, в семье Аксаковых. Другие в большей степени придерживались светского тона. Понемногу стали выходить из употребления старинные обычаи и развлечения в виде святочных гаданий и ряженых. Только у Я.П. Полонского можно найти упоминание о гадании на вещах с подблюдными песнями в девичьей и о том, что бабушка, сидя в гостиной и раскладывая пасьянс, слушала эти песни. Многие мемуаристы вспоминают пикники на природе, с коврами, подушками и самоварами (ковры тогда в дворянских кругах не берегли по причине того, что они в большом количестве ввозились из Турции, Персии, Кавказа, Хивы, Бухары). Баре сами собирали грибы, удили рыбу, ездили по ягоды.

Как уже было сказано выше, в абрамцевском доме Аксаковых уклад жизни носил отпечаток патриархальности. Аксаковы подчеркивали старинный характер своей усадьбы, не стараясь ее переделать, и ограничились самыми необходимыми переменами: ремонтом главного дома и постройкой жилого флигеля (в 1873 году на его месте была выстроена гартмановская «Мастерская»). По воспоминаниям современников, самыми оживленными комнатами в доме были столовая, кабинет С.Т. Аксакова и гостиная. Первая половина дня обычно проходила в индивидуальных занятиях, к обеду хозяева и гости сходились в столовой и по вечерам собирались в гостиной, где устраивались чтения, игры в шахматы, в пословицы. В занятия обитателей усадьбы входили и деревенские заботы. Поместье не являлось доходным, но хозяева не слишком стремились наладить хозяйство, поддерживая лишь относительный порядок в делах имения. Круг забот семейства включал наблюдение за огородом, ягодниками, а со второй половины лета варку варенья, сиропов, соленье, сушку грибов. И хотя гостеприимство Аксаковых было общеизвестно, основная прелесть усадьбы заключалась в возможности уединения. Аксаковы часто проводили в Абрамцеве не только летние, но и зимние месяцы, что объяснялось и материальными затруднениями, и нежеланием зависеть от светских условностей города. В деревне С.Т. Аксаков, как известно, предавался своим любимым занятиям — ужению рыбы, сбору грибов, дневным и вечерним гуляниям в лесу и усадебном парке и, конечно же, литературному творчеству. О своем доме в Абрамцеве он писал сыну Ивану в январе 1844 года: «Прекрасный, мирный, уединенный уголок, где есть все, что нам нужно».

Многие помещики в провинциальных усадьбах не доверялись полностью старостам и управляющим, часто воровавшим у господ, а лично вникали в тонкости хозяйственной жизни: ездили в поля и на гумно смотреть за работами, сажали сады, присутствовали на выводке лошадей на своих конных дворах, заглядывали в коровники и на птичники. Немало помещиков сами занимались расчетом и строительством мельниц, конструировали ульи, молотилки, веялки, которые потом «внедрялись» в ближайших уездах. Владельцы крупных имений иногда выезжали в свои «заглазные» деревни проверить, как идут дела, писали инструкции управляющим. Барыни варили варенья и пастилу, солили огурцы и сушили грибы, только делали это не сами, а лишь присматривали за работой. Непременным занятием были совещания с управляющими и старостами, прием докладов, ведение записей в журналах работ, сведение счетов по утрам или вечерам. Заниматься хозяйством в усадьбе значило осуществлять контроль и учет. Мелкопоместные дворяне, которым приходилось думать о куске хлеба, сами могли выезжать в поле с крестьянами и там бродить по десятинам, иной помещик мог и покосить собственноручно ряд-другой. Кое-кто занимался дома ремеслами. Особенно популярно было токарное дело, введенное в моду среди дворянства еще Петром I.

Творческим людям такие приземленные заботы тоже были не чужды. Например, поэт Е.А. Боратынский еще в детские и юношеские годы проявлял живейший интерес к сельскому хозяйству — садоводству и огородничеству. В 1841 году он разобрал маленький и тесный дом в Муранове и приступил к постройке нового. На это время поэт с семьей переселился в соседнее имение Пальчиковых Артемово, километрах в трех от Муранова. Работая над подготовкой к печати нового сборника своих стихов «Сумерки», Боратынский не забывал и о хозяйственных заботах. С наступлением тепла он каждое утро ездил в Мураново наблюдать за стройкой, возвращался к обеду, а под вечер снова отправлялся туда пешком вместе со старшими детьми. Кроме постройки дома, Боратынский в 1841 —1842 годах усиленно занимался сводом леса и устройством лесопилки. Письма его к Николаю Васильевичу Путяте полны соображений и расчетов, касающихся сбыта леса. Когда в Муранове была поставлена пильная мельница, Боратынский с гордостью писал Путяте: «Вчера, 7 марта, в день моих именин, я распилил первое бревно на моей пильной мельнице. Доски отличаются своей чистотой и правильностью» .

Мурановский дом по своей архитектуре отличается от традиционных усадебных построек той эпохи с неизбежными портиком и мезонином. Со времен Боратынского он не подвергался существенным переделкам. Здание состоит из трех частей: двухэтажного основного здания, одноэтажной пристройки и примыкающей к ней двухэтажной башни. Все строение деревянное, сооруженное из вертикально поставленных бревен, но его основная часть и башня обложены кирпичом.

Боратынские поселились в новом мурановском доме осенью 1842 года. Распорядок жизни был неизменен: по-прежнему шли занятия детей с учителями, вечера были посвящены чтению новинок русской и иностранной литературы, творческие замыслы зрели в голове поэта, однако до наступления холодов хозяйственные заботы отвлекали Боратынского от писательства.

С того времени в убранстве комнат мурановского дома изменилось многое. Обстановка, принадлежавшая первым обитателям дома, смешалась с вещами его позднейших владельцев. Но со стен залы и зеленой гостиной по-прежнему смотрят фамильные портреты Энгельгардтов, в столовой на старом месте стоит круглый раздвижной стол-сороконожка. В комнате, бывшей ранее кабинетом Е.А. Боратынского, помещен письменный стол-бюро из простой березы, работы мурановских крепостных мастеров. По преданию, чертеж для него делал сам поэт. На столе — чернильница, бювар и разные мелочи, принадлежавшие Боратынскому. На стенах — его портреты, изображения его близких и друзей; среди них — гравированный Уткиным портрет А.С. Пушкина. Когда после смерти Боратынского Мураново досталось Софье Львовне Путяте (в девичестве Энгельгардт), поместье сделалось провинциальным средоточием литературной жизни. Муж С.Л. Путяты Николай Васильевич не был хорошим хозяйственником, как Боратынский, он отдавал предпочтение культурным интересам. Первыми его литературными гостями в Муранове стали Н.В. Гоголь и С.Т. Аксаков. Одна из комнат в верхнем этаже дома еще со времен Путяты получила название «Гоголевской»: в ней ночевал писатель. Здесь сохранился удобный приземистый диван-«жаба», на котором отдыхал создатель «Мертвых душ». Над диваном висит малоизвестный портрет Гоголя, принадлежавший Путяте — литография Шамина 1852 года.

Дочь Н.В. Путяты Ольга Николаевна вспоминала, как С.Т. Аксаков неподвижно и сосредоточенно ловил судаков, сидя со своими удочками на берегу мурановского пруда. Писатель был большим любителем жареных судаков и называл их «постной говядиной». Посещал Путяту в его подмосковной усадьбе и Ф.И. Тютчев. После смерти поэта его младший сын Иван Федорович, женатый на Ольге Николаевне Путяте, перевез в Мураново обстановку кабинета и спальни своего отца.

В комнате, некогда бывшей кабинетом Е.А. Боратынского, размещена удобная мягкая мебель, располагающая к отдыху и раздумьям. Хотя часть первоначальной обстановки сохранилась, преобладают здесь вещи Ф.И. Тютчева. Письменный стол, чернильница, гусиное перо со следами чернил, бювар из потертой кожи, зеленый абажур — все это тютчевское. В бюваре лежит конверт от письма к Тютчеву его зятя И.С. Аксакова.

Главная ценность Муранова в том, что оно является единственным в своем роде образцом среднепоместной усадьбы, знакомящей нас с бытом культурных представителей русского дворянства.

Говоря о жизни и нравах провинциальной усадьбы, нельзя забывать о слугах, так как именно они обеспечивали своим хозяевам повседневный комфорт.

«Комнатные» слуги жили в господском доме. Питались они в так называемой «застольной», а комнат своих и даже кроватей ни у кого из них не было. Исключение делалось для немногих, прежде всего — камердинера, который считался первым лицом среди прислуги и мог занимать помещение площадью около 8 кв. м. Повар с помощниками спали прямо в кухне. Другие комнатные слуги своего жилья не имели и ночью ложились на полу, расстилая войлок по соседству с комнатами хозяев, чтобы быть у них под рукой. «Все спали на полу, на постланных войлоках, — писал Я.П. Полонский. — Войлок в то время играл такую же роль для дворовых, как теперь матрасы и перины, и старуха Агафья Константиновна,.. нянька моей матери, и наши няньки и лакеи — все спали на войлоках, разостланных, если не на полу, то на ларе или на сундуке» .

В доме у отца А.А. Фета, из маленькой девичьей, «отворивши дверь на морозный чердак, можно было видеть между ступеньками лестницы засунутый войлок и подушку каждой девушки, в том числе и Елизаветы Николаевны. Все эти постели, пышущие морозом, вносились в комнату и расстилались на пол...».

Рядом с господской спальней располагалась и «девичья», где женская незамужняя прислуга должна была шить, вышивать, вязать и выполнять разные бытовые поручения хозяйки. «Девичья» считалась одновременно жилой и рабочей комнатой, а «лакейская», нередко служившая местом ночлега для лакеев, — одной из парадных, второе название ее «прихожая гостиная». Если в городском особняке в передней всегда должен был дежурить швейцар, то в деревенской обстановке такого порядка не было: хозяева издалека слышали приближение экипажа и сами видели гостей в окно.

Комнатных слуг во множественном числе называли словом «люди», в единственном — «человек», «мальчик», «девушка», причем в звании «девушек» и «мальчиков» прислуга могла оставаться до старости. По именам звали редко, но если человек был пожилым, заслуженным и отличился каким-либо мастерством, его могли величать и по отчеству: Дормидонтыч, Степаныч, Евсеич. Комнатные слуги, в отличие от дворовых, не имели определенных обязанностей и выполняли мелкие домашние поручения да капризы вроде «подай платок» и «сбегай за квасом». Прислугу вызывали звонком: в помещении для слуг висел колокольчик, от которого шла проволока к сонетке, длинной вышитой ленте с кистью на конце, за которую надо было дергать. Мог быть и усовершенствованный колокольчик с пружинкой, располагавшийся на столе или ночном столике возле кровати. Звонили в него, нажимая на кнопку.

Дворни в помещичьих усадьбах было достаточно. «Слуг по тому времени держали много», — вспоминал Афанасиий Фет. . Поэт Я.П. Полонский писал о рязанском доме своей бабушки: «Эта передняя была полна лакеями. Тут был и Логин, с серьгою в ухе, бывший парикмахер,... и Федька-сапожник, и высокий рябой Матвей, и камердинер дяди моего, Павел... Девичья вся... была разделена на углы; почти что в каждом угле были образа и лампадки, сундуки, складные войлоки и подушки... Кушанья к столу носили через двор. Там жили дворецкий с женой, жена Логина с дочерьми, жена Павла с дочерьми, повар, кучер, форейтор, садовник, птичница и другие... Сколько было всех дворовых у моей бабушки — не помню, но полагаю, что вместе с девчонками. Пастухом и костцами, которые приходили из деревень, не менее шестидесяти человек» . Дворовые имели иной статус, чем комнатная прислуга. Они были специалистами, и каждому поручалось определенное дело: черная кухарка готовила пищу для крепостных, садовник с помощником занимались цветами, огородницы, скотница, дворник, кучера, конюхи, псари, форейторы, столяр также исполняли узкий круг обязанностей. Они жили в людской избе, реже — в небольших отдельных избушках. В таких слугах нуждались и до известной степени их берегли. Из комнатных крепостных ценили только повара, которого покупали за большие деньги, посылали учиться и до известного предела прощали ему дерзости и пьянство.

По свидетельствам современников, комнатная прислуга в поместьях нередко воровала и пьянствовала, грабила крепостных крестьян, по существу — своих же товарищей по несчастью. Но есть и иные примеры — например, пушкинский Савельич и аксаковский Евсеич (прототипом последнего послужил реальный человек). Эти слуги по-отечески заботились о своих малолетних господах. Некоторые из крепостных смотрели на себя как на часть барской семьи, и хозяева часто относились к ним как к почтенным и уважаемым, не позволяя своим детям грубить той же няне. Афанасий Фет отмечал: «Конечно, всякая невежливость с моей стороны к кому-либо из прислуги не прошла бы мне даром» . Примечательно, что чем выше было положение дворянина, тем более вежливым он был с низшими. Мемуаристы, вспоминая о подлинных вельможах, отмечают их ровное отношение к людям любого положения, вплоть до прислуги. Настоящий аристократ даже лакею мог говорить «вы». Это его не унижало, так как ему не нужно было доказывать свое положение. Наоборот, чем ниже положение человека, тем презрительнее он относился к тем, кто стоял на более низкой ступени. Самыми взыскательными и капризными клиентами в трактирах были лакеи.

Преданные слуги — няньки, камердинеры, горничные, ключницы — старились вместе со своими хозяевами и принимали их последний вздох либо сами умирали у них на руках, горько оплакиваемые, точно близкие родственники. Особая душевная близость у господ была со своими кормилицами, а также с молочными братьями и сестрами. С.Т. Аксаков оставил о своей кормилице такие слова: «Кормилица, страстно меня любившая, опять несколько раз является в моих воспоминаниях, иногда вдали, украдкой смотрящая на меня из-за других, иногда целующая мои руки, лицо и плачущая надо мною. Кормилица моя была господская крестьянка и жила за тридцать верст; она отправлялась из деревни пешком в субботу вечером и приходила в Уфу рано поутру в воскресенье, наглядевшись на меня и отдохнув, пешком же возвращалась в свою Касимовку, чтобы поспеть на барщину. Помню, что она один раз приходила, а может быть, и приезжала как-нибудь, с моей молочной сестрой, здоровой и краснощекой девочкой» .

Век русской усадебной жизни со всеми ее нюансами давно прошел, однако справедливы слова академика Д.С. Лихачева: «Показатель культуры — отношение к памятникам». Пока существует литература, исследователи будут обращаться к воспоминаниям о давно прошедших временах, чтобы проследить путь становления классика, выявить важные детали его жизни, истоки создания литературного произведения. По мнению Д.С. Лихачева, вещественная атмосфера, в которой жил писатель, «также становится литературным документом и соответственно принадлежностью нашей национальной культуры. Дом писателя, предметы обихода, окружающий пейзаж — все это необходимые компоненты его „художественной вселенной“. Материальные памятники — связующее звено между писателем и современным читателем. Часто благодаря знакомству с ними становится понятным многое из того, что в другом случае требует специального анализа».

Интерес к человеку всегда выше интереса к мертвым вещам, поэтому из литературных усадеб для наших современников наиболее привлекательны те, которые, не всегда блистая особыми архитектурными достоинствами, сохраняют для нас образы классиков и неповторимую духовную атмосферу эпохи первой половины XIX столетия. Это не только Абрамцево, Мураново, Остафьево, Середниково, но и Михайловское, Тарханы, Ясная Поляна, многие другие памятные места российской глубинки. Все они нуждаются в нашем особенном, бережном отношении.

Литература:

1. 1. Аксаков С.Т. Детские годы Багрова-внука. — Собр. соч. В 4-х т. — Т. 1. — М., 1955.
2. 2. Беловинский Л.В. Изба и хоромы: Из истории русской повседневности: Научно-познавательное издание. — М.: ИПО «Профиздат», 2002. — (Сер. «История повседневности». Вып. 1).
3. 3. Государственный историко-художественный и литературный музей-заповедник Абрамцево: Фотопутеводитель / Сост. И.А. Рыбаков. — М.: Планета, 1991.
4. 4. Греч А.Н. Венок усадьбам. — В кн.: Памятники Отечества: Альманах, 1994, № 3 — 4 (Вып. 32). — С. 5.
5. 5. Дворянские гнезда России: История, культура, архитектура: Очерки. — М.: Изд-во «Жираф», 2000.
6. 6. Литературное Подмосковье: Учеб. пособие / Мин-во образования РФ; Моск. пед. ун-т. — М.: Изд-во «ВЕК», 1998.
7. 7. Музей-заповедник «Абрамцево»: Очерк-путеводитель. — 2-е изд. — М.: Изобраз. искусство, 1988.
8. 8. Музей-усадьба «Абрамцево»: Путеводитель / АН СССР; Ин т истории искусств. — М., 1960.
9. 9. Мураново: Альбом. — М.: Моск. рабочий, 1986.
10. 10. Новиков В.И. Большие Вяземы. — М.: Моск. рабочий, 1988. — (Памятники Подмосковья).
11. 11. Новиков В.И. Остафьево: Литературные судьбы XIX века. — М.: Знание, 1991.
12. 12. Пахомов Н.П. Абрамцево. — М.: Моск. рабочий, 1969.
13. 13. Пахомов Н.П. Музей Абрамцево. — М.: Сов. художник, 1968.
14. 14. Печерский М.Д. Остафьево. — М.: Моск. рабочий, 1988.
15. 15. Пигарев К. Мураново. — М.: Моск. рабочий, 1948.
16. 16. Полонский Я.П. Проза. — М., 1998.
17. 17. Тыдман Л.В. Изба. Дом. Дворец: Жилой интерьер России с 1700 по 1840-е годы / ГУОП; Научно-исследовательский методический центр охраны населения; Научно-исследовательский музей русской архитектуры им. А.В. Щусева. — М.: Прогресс-Традиция, 2000.
18. 18. Фет А.А. Воспоминания. — М., 1983.
19. 19. Шевелева О. Усадебный быт конца XIX — начала XX вв. в воспоминаниях современников (на примере усадьбы Михайловское) // Sheveleva. htm.

Среди части нашей "духовитой" интеллигенции существует много мифов вокруг понятия "русская дворянская усадьба". Порой диву даешься, читаючи или слушаючи, что люди про сей феномен (φαινόμενον - явление) говорят. Такого наплетут, руку перекреститься поднести не успеваешь. А все почему? А все потому, что просто не хотят задуматься и посмотреть на вещи простО. А как говорил Серафим Саровский? Правильно: "Где просто, там ангелов до ста, а где мудрено, там ни одного".

Вот и давайте поговорим об этом явлении, без всяких придыханий, а стоя просто на твердой почве обеими ногами, тем более, что русская усадьба стояла на земле в самом прямо смысле, т.е. в деревне. Да, когда говорю: "поговорим", я имею в виду не только себя, но и вас, уважаемые читатели, ибо не имею прискорбной привычки русских публицистов XIX века, вышедших из разночинцев, именовать себя "мы". "МЫ" может именовать себя только монарх. А монархии, увы, у нас нету.

О каких поместьях будем говорить? А будем мы говорить о средних и вышесредних поместьях, приносящих в середине XIX века доходу от 1 тысячи до 10 тысяч рублей серебром. Не ассигнациями, а именно серебром. Будем говорить только о поместьях, где живут не менее шести месяцев в году. Т.е. поместья богатеев и служилого дворянства (чиновники и военные) выпадают. Т.е. будем говорить о поместьях, где есть хозяйский догляд при проведении основных сельскохозяйственных работ.

С чего начнем? А начнем мы с дорог. Они, дороги, а вернее их состояние очень важны. Почему? Поймете чуть ниже. Какие были дороги в России. Идем сверху вниз:

1) Дефилированные шоссе . Самое знаменитое такое шоссе - Петербург-Москва. Пушкин его обновлял. Аналогичны по принципиальной конструкции имперским дорогам во Франции, только там такие дороги были еще и мощеные. Такие дороги по обочине были обнесены валами (дорога проходила в дефиле, т.е. теснине). Это было очень удобно зимой, т.к. сбиться с такой дороги было практически невозможно, плюс еще валы защищали зимой путников в открытых санях от пронизывающего ветра. Но было одно большое "НО". Во Франции имперские дороги весною становились непроезжими на несколько дней, так как таявший снег превращал пространства между валами в реки. Но то во Франции, где снега было мало, да и дороги были мощеные, а в России дорога на недели три превращалась в непроезжее болото. Осенью тоже такие шоссе малопроезжими были. Летом езда была нормальной, если не было сильных дождей и шоссе не раскисало, но было одно неудобство - офигенные тучи пыли, стоявшие над дорогой целый день, оседавшие только к вечеру, когда движение по шоссе прекращалось (дефиле не давали ветру сдуть пыль от дороги). Можете почитать о мучениях французов, наступавших на Москву по "Новой Смоленской дороге". Главная беда была эта самая пыль, которая буквально выкашивала французские полки на марше, отправляя солдат и офицеров пачками в лазареты. Но для зимней езды дефилированные шоссе были то, что "доктор прописал". А шоссе эти строились в первую очередь для транспортировки хлеба, которая производилась в России после уборки урожая, т.е. аккурат зимой. Потому дороги эти были зимой просто забиты бесконечными поездами (так тогда называли гражданские обозы), состоящими порой из сотен санных подвод, груженых хлебом. Понятно, что дороги эти никто зимой от снега не чистил, была колея, но к весне толщина снега на дороге могла превышать и аршин, а то и больше.

2) Губернские дороги . Ну в принципе это были дороги без особых затей. Но было и благоустройство. Во-первых, такие дороги были широкими, "большими", как тогда говорили, т.е. двухпутными. Там проблемы с разъездом двух встречных экипажей не было. А во-вторых, там стояли верстовые столбы, а с осени по обочинам ставили вехи, и особые палисады для защиты от метели, чтоб дорогу сильно не заметало. Дороги тоже от снега никто не чистил, но вехи и верстовые столбы помогали не сбиться с пути, что сильно помогало путникам. Весной и летом эти дороги также раскисали. Но пыли на них было меньше.

3) Остальные дороги . Тут как выйдет. Где два пути, где один, у Гоголя в "Мертвых душах" хорошо описано как Чичиков на такой дороге не мог разъехаться с экипажем, где сидела одна юная особа. Вех и верстовых столбов на таких дорогах чаще всего не было. Зимой их никто не чистил, так что сбиться зимой с дороги было явлением обычным. Эти дороги также были малопроезжими весной и осенью.

Была такое выражение: "Когда дорога встанет". Т.е. когда она либо замерзнет, либо высохнет.

Переправы . Мостов было не так уж и много. Чаще через реку были паромы, а зимой просто по льду переправлялись. Это тоже ограничивало мобильность населения. Осенью и весной приходилось ждать либо когда реки замерзнут, либо когда ледоход и паводок окончатся.

Волки и разбойнички . Это также ограничивало мобильность усадебных обитателей, особенно зимой. Выехать за пределы усадьбы без четырех, а порой и шести пистолетов, мало кто отваживался. Говорю без шуток.

Мороз и метель . Теперешний городской житель, привыкший и в 20-тиградусный мороз ходить без шапки (а на кой она, если только до машины-автобуса добежать?), даже представить себе не может, что даже сейчас зимой в легкий морозец в пять градусов в русской деревне можно замерзнуть, если ехать в открытых санях где-то час без тулупа, особливо если ветерок хороший поддувает. Оно, конечно, можно дать совет, что надо слезть с саней да попрыгать. Можно, сейчас, но не везде. Едешь на санях в какую новгородскую деревеньку, что в пяти километрах от тебя, а по заснеженной дороге это ровно час езды, иногда чуть больше, и с саней слезть боишься, потому как лошадиная сила почти по колено в снег уходит, а ты просто по пояс провалишься. И где ты потом будешь прыгать? Тогда точно такая же ситуация была.

Учитывая волков, разбойников, занесенные дороги, да мороз с метелью, тогдашние люди зимой, если особой нужды не было, предпочитали за околицу усадьбы нос не высовывать. Впрочем, у некоторых были крытые сани с печками. Но это особый шик был и вещь дорогущая. Да и угореть или сгореть в такой инновации запросто можно было.

Теперь про такую особенность усадебного быта как ритм .

Ритм задавался прежде всего кругом сельхозработ и работ по хозяйству. Во-первых, помещик, если не инноватор-кутила какой, должен был сам контролировать самые важные работы: посев, покос (самое начало покоса), сбор урожая и обмолот, т.е. доведение продукта (зерна) до товарного вида.

Т.е. даже те помещики, что по каким-то причинам (об этом ниже) устремлялись на зиму в города, к посевным работам всяко возвращались в усадьбу. С посевными работами связан один интересный момент. Все привыкли ахать и охать, что глава Всероссийского общества босохождения с палочкой Л.Н. Толстой сам пахал. Ну, да пахал. Но ничего великого в этом не было. Дело в том, что большинство усадебных жителей, помещиков, если не сами умели пахать, то знали, как это надо делать. Например, один из графов Ворнцовых тоже был знатным пахарем, но он на публику не работал. Он просто научился пахать, чтобы знать, обманывает ли его мужик на барщине или нет.

Посевная начиналась, как и сейчас, где-то ближе к Пасхе (где-то раньше, где-то позже). Т.е. помещику кровь из носу, а к этому времени надо быть в усадьбе, а то ни с чем останешься. Вот и выезжали из Питера в конце первой недели Великого поста, отстояв два-три дня у раки св. Александра Невского. Успевали до раскисания дорог и до ледохода. Иногда ехали по уже слабому льду, порой даже проваливаясь местами под лед. Даже часть поезда иногда оставляли до конца ледохода на одном берегу, а сами шпарили домой.

Когда шла посевная, барину не до гостей и светских раутов было. Он часа в четыре вставал, садился в двуколочку, которой сам правил, да ехал по полям, смотреть, как мужик пашет и сеет. Тут умение пахать или знание, как это должно делать, и пригождалось. Простой взгляд на борозду, и барин понимал, дурит его мужик или нет. Если мужик дурил, в ход шел кнут, если работал хорошо, наливали стопку. Посевную обычно заканчивали к Николе Вешнему. Чаще раньше. Старались до Красной Горки успеть.

Вот тут, казалось бы, и самое время барской гульбы подошло. Оно, конечно, так, но отоспаться тоже надо. Да и дороги еще не просохли, чтобы соседи на сеймик съехались. Вот и выходило, что до Троицы бывало не больше двух сеймиков. Иногда три. А там Петров пост, а в посты гулянки не устраивали, разве что уездный или губернский сейм для избрания предводителя дворянства (я пишу "сеймик" и "сейм" не просто так, я тут базируюсь на мемуаре своего прямого предка, где очень живо описан быт усадьбы смоленской шляхты, а это все сплошь потомки кремлевских сидельцев, включая тогоже Глинку, что оперу "Жизнь за Царя" написал). Но чаще сеймы по выбору предводителя были после Петрова поста. Иногда после Успенского. Впрочем, у Михалкова в "Неоконченной пьесе" очень живо показан соседский сеймик перед Троицей, правда в среде уже обедневшего дворянства, впадающего в ничтожество.

После Петровок начиналась гулянка. Сенокос налажен, старосты, а порой и управляющий получили в рыло благословение барской дланью, и делать особо нечего. Но все-таки одно есть. Надо смотаться на ярмарку. Кой-чего из избытков продать да и прикупить кой-чего. Главное, не в пасть в картежный азарт, ибо шулеры слетались на ярмарки ото всюду. А уж как вернутся с ярмарки и сейма, так и пошли визитации. А почему и нет? Погоды дивныя, дороги сухия, за покосом особо следить не надо, все остальное пока тучнеет и наливается соками, при том само.

Гуляли основательно. Обычно сеймик - три, а то и четыре дня. Играли ли в карты? Играли, но помелочи. Более пятидесяти рублей не проигрывали, не в Питере чай. Пили и ели вволю. Устраивали променады. Опаивали друг дружку хитрыми наливками. Мой предок любил подносить такую перцовую водку на меду, что у выпившего ее стопку глаза на лоб вылезали.

Потом приходил Успенский пост. Опять весь кутеж отменялся. Ибо... Ибо, во-первых, пост, а во-вторых, не до кутежа. Это теперь всякие скороспелые сорта ягод и всего прочего, а тогда эти сорта и не нужны были. До 70-х-80-х гг. 19 века сахар был продуктом дорогим, и варенья делали в основном на меду. А мед как раз к Медовому Спасу поспевал. Вот и приходила пора домашних заготовок. И тут хозяйки, не взирая на титулы и чины мужей, подтыкали свои юППки и начинали варить,солить, квасить и сушить. Яблок и слив было много, все не съешь, даже если лопнешь, так из них водки гнали. Водки разные.

Только бабья страда закончилась, как начиналась страда настоящая. И опять вставал барин в четыре утра, садился в двуколочку, да и катил по полям, наблюдая все своим хозяйским глазом. По уборке, конечно, опять были сеймики, но уже не такие загульные, как летом, да и урожай надо было пристроить, потому ехали к закупщикам и торговали-рядили. Торговали-рядили в губернских городах. Там, где хлебные магазины были.

Потом возвертались быстро в усадьбу, пока дороги не раскисли. И вот тут и начинался тот самый усадебный быт, из которого и выросла вся русская литература, а с нею и русская культура.

Лейтмотивом усадебного существования была скука. Если летом она развеивалась на сеймиках, то с октября по май те, кто не уехал на зиму в Питер или Москву, выли со скуки в своих усадьбах. Отсюда и огромные, большей частью несистемные библиотеки, отсюда и знание двух, а то и трех языков - русских книг было мало, а переводы часто были плохими. Один мой предок купил в Питере четыре подводы книг. Вот просто взял, пошел и купил на какой-то ликвидации имущества четыре подводы книг, даже особо не утруждая себя изучением того, что это за библиотека.

Были и такие, что занимались составлением "винотек", только не винных, а наливочных. Делали на зиму по сорок, а то и больше сортов наливок. Наделают, а потом вовсю с октября по май занимаются их дегустацией.

Кстати, от этой же поместной скуки и карточные кутежи. Люди сидят по усадьбам по нескольку месяцев, из-за погоды и дорог никуда выехать не могут. И тут бабах курьер сзывает на сеймик дворянства или губернатор кличет.

Тогда съезжаются все с округи постепенно в одну усадьбу, чтоб общим поездом до уездного или губернского города ехать. Вот и начинают в карты резаться со скуки. Пока меж собой, так и по полушке играют. Ну проиграют рублей пятьдесят, так и то почти понарошку, выигравший еще и будет стоя на коленях умолять, чтоб зять-сосед выигрыш взад взял, потому как иначе ему жена по возвращении домой трепку за этот выигрыш у ее родного брата устроит, а рука у нее тяжкая, как у Василиссы Кашпоровны. А вот как выехали на большую дорогу, тут их и начинают всякие шулеры "щипать".

Романтика и приключения были в основном летом. А зимой сидели по усадьбам, да читали, либо пили водку.

Кто-то мемуары писал. А компании были только летом. Либо за компанией надо было ехать в Питер или Москву. Но часто желание съездить туда пресекали карты, а вовсе не недостаток средств. В Питере и Москве, да и в губернских городах, без карт "великатный" человек на правильную ногу себя поставить не мог. А карты дело такое, что все продуть можно, вот и не ездили от греха подальше.

Ведь люди даже не представляют порой, что те же Сперанский и Аракчеев были жуткими картежниками, склонными к шулерству, а Державин так вообще шулерствовал одно время, даже бежал от следствия ночью...

Вот такой он был усадебный быт.

Но таки да, русская литература обязана своим появлением усадьбе, ибо там эту самую литературу в основном и потребляли. Вся русская литература 19 века была по большей части журнальной, а не книжной, именно потому, что так можно было из подписчика (помещика) больше денег вытянуть. Первым, кто всерьез это понял, был Пушкин. Что-что, а рукописи НашеВсе продавать умел.

Не резался бы он в карты, так вообще был бы одним из богатейших людей своего времени. Кстати, чемпионом по картежничеству был Сперанский, по его смерти оказалось, что у него долгов, не карточных, а вексельных, которые он брал, чтобы расплатится по карточным долгам, оказалось почти на полмиллиона. Жуткая, умопомрачительная цифра по тем временам. У Аракчеева долгов осталось двести тысяч, так что НашеВсе еще очень аккуратно играл.

Тематические подборки раздела Архитектура

В тени густых аллей. Усадьбы

Н екогда «приют спокойствия, трудов и вдохновения». В наши дни - романтические уголки с пока еще уцелевшими величественными домами и тенистыми аллеями. Усадьбы и по сей день живут своей размеренной загородной жизнью, только вместо поколений, сменявших друг друга среди семейных портретов, - гости. Сбежавшие от городской суеты в прошлое .

Дворянское гнездо. Усадьба Марфино

В прямом и переносном смысле. Имение, ставшее съемочной площадкой одноименного фильма , принадлежало нескольким именитым владельцам. Хозяйский дом в псевдоготическом стиле, обширный парк с беседками и прудами уцелели, несмотря на наполеоновское нашествие и безжалостное время. Сохранился и каменный мост, и беседки. Пруды, творения рук крепостных и рукотворные острова с романтическими названиями: ожидания, встречи любви, расставания. Сколько ожиданий и расставаний минуло за столетия - помнят лишь каменные грифоны, что беспристрастно взирают на суету этого мира.

Демидовская дача… или романтика Нижнего Тагила

Единственное загородное имение ХIX века посреди промышленного центра. Более века назад Красногвардейская улица была Матильдиным предместьем, названным в честь супруги Анатолия Демидова - принцессы Матильды де Монфор, племянницы императора Наполеона. Построена усадьба русским инженером и изобретателем Фотием Швецовым, а Демидовы были вторыми владельцами. Вслед за утонченными барышнями и промышленниками по лестнице лимонного особняка ступали железнодорожники, комсомольцы, спортсмены. С 2013 года Демидовская дача стала музеем.

Где жил Ленский, или Усадьба Дмитрия Веневитинова

Дом поэта-романтика, философа и критика начала XIX века, чей образ использовал четвероюродный брат Александр Пушкин для своего романтичного персонажа из «Евгения Онегина» . Но есть и другое название - «Дом, в котором жила и работала писательница Этель Лилиан Войнич». Автор «Овода» работала в усадьбе гувернанткой. Возможно, секрет литературного вдохновения обитателей усадьбы под Воронежем - в живописности уголка на левом берегу Дона. Веневитинова усадьба - одна из немногих для своего времени дошла до наших дней в идеальном состоянии; даже каменные дорожки не изменили рисунка с XVIII века.

Усадьба Суворова в Кончанском, где полководец пел в церковном хоре

Единственное из сохранившихся ныне суворовских владений. В XVIII веке Кончанское - суворовская вотчина, где Александр Суворов жил в ссылке и откуда отправился в Итало-Швейцарский поход. Усадьба расположена в 250 километрах от Великого Новгорода . Воссоздан дом полководца, сохранился парк, который занимал 4,5 гектара. По преданию, несколько лип в этом парке посадил сам Александр Васильевич. А неподалеку от усадьбы, в селе Сопины, находится каменная церковь Живоначальной Троицы, построенная по приказу и на средства Суворова.

Усадьба Приютино: «Я вас любил…»

…Писал Александр Сергеевич Пушкин, по одной из версий - Анне Олениной. Поэт часто бывал в загородной вотчине президента Академии художеств: Алексей Николаевич оформлял первое издание «Руслана и Людмилы» . А поэт проникся романтическими чувствами к дочери хозяина усадьбы. Способствовала этому и романтичность места: дом красного кирпича и две оранжереи. Ручей Смольный, превратившийся в живописную запруду, парк с пейзажными картинами и вековыми дубами, которые сажали родители вместе с детьми. Дуб, посаженный Колей Олениным, засох после его гибели на Бородинском поле. На этом месте поставили памятник - усеченную пирамиду.

Дом для ботика Петра. Усадьба в Веськово

Бот «Фортуна» из потешной флотилии Петра I стал основой одного из первых провинциальных музеев России. Под стать статусу и усадебные строения: Белый дворец, построенный на пожертвования в середине ХIX века для балов и приемов. Местные купцы устраивали здесь «переславские ассамблеи». В 1925–1926 годах здесь жил и работал писатель Михаил Пришвин . Украшение усадьбы - памятник Петру, триумфальная арка и ротонда, что воссоздает интерьер петровской эпохи. С той лишь разницей, что у горы Гремяч на берегу Плещеева озера от некогда многочисленной потешной флотилии осталось лишь воспоминание в фестивале исторических клубов «Российскому флоту быть!».

Поля, на которых граф сеял хлеб. Усадьба Мансурово

Илья Львович Толстой, сын классика русской литературы, купил одну из старейших помещичьих усадеб Калужской области в начале ХХ века. Хозяйство было поставлено с размахом. Граф выписывал из-за границы сельхозмашины, разводил скот, возделывал плодовый сад, обустраивал пейзажный парк. В усадьбе любили гостей и для игр и пикников перед домом оборудовали большую поляну. Живописности имению придавали беседки на островах. Главный дом возвышается на берегу речки Песочни и должен вернуть былое величие как часть музея «Ясная Поляна» . Усадьба долго была в запустении, и липовый парк превратился в настоящий лес.

«Деревня, луг широкой, а там счастливый дом…» Усадьба Мураново

Воспета в стихах Евгением Боратынским . Бывал в этих местах Николай Гоголь , подолгу гостил Федор Тютчев, а сын поэта, супруге которого досталось имение по наследству, открыл музей своего отца. Расцвет усадьбы - XIX век. Радуют буйством цвета персиковая и цветочная оранжереи, ананасовая теплица, в саду - жасмин и сирень, липовая аллея. Даже сейчас в парке сохранилось несколько деревьев, посаженных при Боратынском, - к примеру, лиственница европейская у главного дома. А в самом доме сохраняется атмосфера усадебной жизни XIX столетия.

Дом, где мечталось о небе. Усадьба Жуковского

Место проживания семьи основоположника воздухоплавания. В 1847 году в этих местах родился отец русской авиации. Приезжал в Орехово гимназистом, студентом, а затем и преподавателем МГУ. Строили усадьбу князья Всеволжские, благоустраивали дом с мезонином и 12 гектаров земли в округе дворяне Жуковские. После смерти ученого его сестре якобы являлся силуэт женщины, исчезавшей посередине пруда. По желанию Веры Жуковской пруд почистили - и нашли сундук. Передав драгоценности государству, она получила деньги на создание музея. Это легенда усадьбы, и таких в каждом старинном русском имении найдется множество.

Предисловие

В отечественном культурном наследии русской дворянской усадьбе принадлежит особое место. Без внимания, понимания и любви к этому феномену нет и не может быть понимания отечественной истории, любви к России.

Русская усадьба – поразительно емкое понятие. Именно она, будучи хорошо изученной, дает наглядное представление буквально обо всех процессах, происходивших в истории и культуре России в XVII – XIX веках. Как в капле воды отражается весь окружающий мир, так и в дворянской усадьбе отражается весь мир российской истории, весь мир российской культуры.

Одним из высоких проявлений русской усадебной культуры по праву признана архитектура. Однако не одна она «делает лицо» русской дворянской усадьбы.

Русская усадьба – это уникальный по своим общественным функциям центр экономической, политической и культурной жизни нескольких поколений наших соотечественников.

В печати не раз фигурировали цифры, помогающие оценить если не качественную, то хотя бы количественную характеристику этого уникального явления мировой культуры. Одни исследователи считают, что усадеб было 50 тысяч, другие называют цифру в два раза большую. Истина, по-видимому, где-то посредине.

Воображение подсказывает, как лет 100 – 150 назад выглядел «культурный ландшафт» нашей страны. Наряду с малыми и большими городами, деревнями и селами, крепостями и монастырями, усадьбы играли едва ли не главную роль в этом ландшафте. Там, где усадьба, – там господские особняки и службы, флигели и оранжереи, парки и пруды, аллеи и пристани.

В состав каждого усадебного комплекса входит как историко-культурный, так и природный компонент, имеющий достаточно сложную структуру. Ее элементами выступают регулярные и пейзажные парки, сады и цветники.

К тому же широкое распространение получили оранжереи, где выращивались экзотические южные растения. В некоторых усадьбах, таких, как, к примеру, Архангельское или Кусково, встречались зверинцы, ставшие в России прообразами зоопарков.

Рекреационные возможности русских усадеб ценились еще в XIX веке. Представители дворянского сословия с помощью лучших русских и зарубежных архитекторов, устроителей парков, садовников создавали идеальные условия для повседневной жизни, творческой деятельности и полноценного отдыха. Русская усадьба была не только притягательна красотой своих архитектурных сооружений и тенистых парков и проявлением заботы о гостях. Хозяева отличались хлебосольством и гостеприимством. Во многих имениях были «дома для гостей» – не что иное, как малые гостиницы, процветал культ русской кухни, здесь были идеальные условия для занятий спортом, охотой. Словом, если изучать отечественные традиции отдыха, спорта, рекреации, гостиничного и ресторанного хозяйства, то искать их надо в истории русской дворянской усадьбы.

Всякая дворянская усадьба – это в определенной степени музей, поскольку в ее стенах столетиями накапливались огромные исторические и художественные ценности – картины, книги, гравюры, мебель, фарфор, семейные архивы. Все это собиралось и веками бережно хранилось. В барских особняках таились несметные, составленные несколькими поколениями просвещенных людей собрания книг, рукописей, картин, мебели, оружия, фарфора... Настоящие «сельские эрмитажи»!

А люди, которые жили в усадьбах! Как много среди них было по-настоящему талантливых писателей, поэтов, композиторов, художников! Да просто честных, порядочных, энергичных людей!

Между тем самих усадеб, усадебных построек, парков, прудов становится все меньше и меньше. Следы усадебной культуры, достигшей своего расцвета к середине XIX века, усердно стирались в пореформенное время, нещадно уничтожались в годы первой русской революции, в двадцатые годы. Каждое десятилетие XX века внесло свою лепту в этот безумный и беспощадный процесс.

Защищать русскую усадьбу некому. Лишенная настоящих владельцев, она обречена на окончательную гибель. И никакие «меры», никакие «заклинания» ей, увы, не помогут. Спасти усадьбу нельзя. Зато ее можно изучать.

И это изучение, однажды начавшись, по-видимому, будет продолжаться всегда.

На первых порах заманчиво хотя бы мысленно реконструировать навсегда ушедший усадебный мир. Порой кажется, что это невозможно: вихрь XX века стер с лица земли многие усадьбы, не оставив ни рисунков, ни чертежей, ни фотографий.

От многих барских особняков, как говорится, следа не осталось. Но, к счастью, сохранились библиотеки, музеи, архивы, в которых собрано немало памятников былой усадебной культуры. Причем многие из этих памятников не просто «пылятся в забвении», но живут вместе с нами, питая нас самым главным – духовной пищей, вселяя в нас гордость за деяния минувших поколений, позволяя еще и еще раз испытать ни с чем не сравнимую радость от соприкосновения с произведениями талантливых зодчих, художников, скульпторов, поэтов, музыкантов, актеров – всех тех, для кого русская усадьба была не столько «памятником архитектуры», сколько родным домом, «малой родиной».

Именно усадьбы в значительной степени определяют «национальное лицо» нашей страны на мировом туристском рынке. Нигде в мире усадебная культура не занимает столь почетного места, как в России. Можно сказать: «Если хочешь получить представление о великой русской культуре, получи представление о десяти – пятнадцати дворянских усадьбах».

Книга, которую читатель держит в руках, хороша уже тем, что фокусирует внимание на «живой» русской усадьбе, стремится показать разные стороны ее бытия. Она изобилует интереснейшим фактическим материалом. Этот материал необходим для изучения былой усадебной культуры. А если будут знания, откроется возможность по-настоящему глубоко оценить и полюбить это явление. Ибо нельзя любить того, о чем не имеешь ни малейшего представления.

В конце концов русскую усадьбу погубили не столько войны и революции, сколько обычные темнота и невежество, неумение и нежелание видеть что-то значительное совсем рядом: «Лицом к лицу лица не увидать».

Перед нами увлекательный рассказ о буднях русской дворянской усадьбы позапрошлого века.

На чем строится этот рассказ? На многочисленных свидетельствах очевидцев. Усадьбе повезло: свидетелями ее расцвета и многообразной жизни стали десятки талантливейших русских писателей: Н. В. Гоголь, А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, И. С. Тургенев... Не будет преувеличением сказать, что усадьба не только их приютила, но стала тем могучим импульсом, что сопровождал их всю творческую жизнь... Усадьба – своего рода колыбель русской классической литературы, а при внимательном изучении – и русской поэзии, и русской драматургии, и русской живописи.

Жизнь русской усадьбы - яркое явление отечественной культуры, взращенное на русской почве, живое воплощение национальных культурных традиций. Вместе с тем это и культурное достояние всего человечества.

Вероятно, эту книгу следует расценивать не как итог, а как этап в изучении русских дворянских гнезд. И следует подчеркнуть, что это – очень важный и ответственный этап.

А. И. Фролов

Более тридцати лет прошло после Великой реформы, но по-прежнему оставались на слуху те прежние выражения, обороты речи, присказки и церемонно-величественный тон приветствий при встречах. Особое внимание тогда, в конце XIX столетия, привлекали, конечно, сами люди той давней поры. Эдакие редеющие островки совершенно иного мироощущения.

Так чем же они отличались от последующих поколений? Такой барин умел всегда прекрасно держаться, при любых жизненных ситуациях. Он был доброжелателен, стеснителен и добр.

Молодость таких людей пришлась на дореформенную пору. За эти десятилетия минуло множество событий, изменивших не только мир, но и самих людей, причем далеко не в лучшую сторону. А вот эта небольшая когорта, бережно и мудро выпестованная своими отцами и дедами, познавшими дымы Бородина и радость взятия Парижа, как-то легко и исподволь смогла донести и собственным детям этот «лучезарный восторг бытия».

«Дедушке, насколько я помню его, было уже за 60 лет, но как он был еще бодр и свеж тогда! Точно вижу его, неизменно веселого, игривого, смеющегося и готового шутить: он был высок ростом, плотный и прекрасно сложённый, и не имел ничего старческого во всей своей красивой особе; одет солидно, но почти щеголевато. Глядя на его прекрасное, открытое лицо, обрамленное серебристо-белыми волосами, – невольно залюбуешься на этот несуществующий уже тип старого барина.

Дедушку нельзя было назвать крепостником; он никого не теснил, не угнетал и не мучил; никто не страдал под его кровом; и он, помещик, среди барской своей обстановки, окруженный сонмом крепостных Лёвок, Фомок, Васек, бывало, и сам смеется и хочет, чтобы все кругом его смеялись: и старик Лёвка, и казачок Васька.

Только во время грозы не смеялся дедушка; унылый, подавленный тоскою, он не находил себе места в целом доме и был как-то по-детски беспомощен и жалок. Его уже не забавляли шутки, не тешили потехи и общество тяготило; но и в подобные минуты душевное настроение его не проявлялось наружу нервным раздражением, капризами или старческим брюзжанием: он только уединялся в свою комнату, где его слышали ходящим взад и вперед тяжелыми шагами; по временам он испускал тяжелые вздохи и громко молился. Но проходила гроза, и дедушка стряхивал с себя уныние и слабость и с первыми лучами солнца выходил из своей комнаты розовый, улыбающийся, здоровый, с шуткой на устах.

Весь дом деда был полон проживавшими тут бесприютными, бессемейными, обездоленными, праздными и ищущими дела или насущного хлеба. Всех их помещал у себя дедушка, кормил, поил и одевал их, дразнил и жаловал; он умел давать и творить добро, и его кусок хлеба не был горек, его благодеяния не тягостны. Все эти проживавшие у него: старушки, сиротки, голодные и беззащитные, сошлись под его кровом, потому что нужда, горе или неумение трудиться загнали их к его теплому очагу; их приняли без расспросов, накормили, напоили, одели, обули и поместили в теплый угол, на бессрочное жительство – и они сразу почувствовали себя здесь под крылышком или, как говорится, у Христа за пазухой.

Хорошо жилось им у дедушки, да и ему было любо среди всей этой братии, сошедшейся здесь с разных концов света и увеселявшей его своими разнообразными беседами. А сколько безродных старушек похоронил дедушка на свой счет, скольких сирот призрел и воспитал и пристроил, сколько дворянчиков определил к месту, всегда продолжая и впоследствии принимать их у себя в доме наравне с другими гостями и домочадцами, никогда не давая им чувствовать своих милостей и не переставая поддерживать их. За все это можно было повеселиться его веселием и порадоваться его потехе, извиняя и шутки его.

Вот образчик дедушкиных потех: в числе проживавших у него пансионерок из роду бедных дворян была, между прочим, одна заштатная повивальная бабушка. Однажды вечером она, ранее обыкновенного, ушла к себе в комнату, где она, поглядывая в окно, тревожно прислушивалась к малейшему шороху в ожидании посланца от одной соседки-помещицы, заранее пригласившей ее для своих родов. По соображению бабушки, роды предстояли трудные. Дедушка, по обыкновению, был посвящен и в эти тревоги и задумал сыграть шутку для общего увеселения. Вечер был зимний, нескончаемый, гостей новых не прибыло, а свои понаскучить успели; а на дворе завывала вьюга, зги не видать было. Вдруг докладывают, что приехали за бабушкой-повитухой от родильницы. Старушка бережно сложила свой чулок, за вязанием которого ее застали, помолилась перед иконами и даже положила несколько земных поклонов; не спеша оделась, укуталась и вышла на подъезд садиться в сани. Не заметила она за вьюгой, слепившей ей глаза, что и сани, и люди, и лошади были дедушкины; крестясь и охая уселась, уткнула нос в ветхий салопишко и поехала, шепча молитву о благополучном исходе благого дела.

Не заметила она, как ее трижды обвезли вокруг дома и лихо подкатили к парадному, ярко освещенному подъезду, на котором ее встретил и сам помог ей выбраться из саней сияющий удовольствием дедушка, окруженный многочисленной прислугой, с фонарями и со свечами в руках, между тем как один из музыкантов наигрывал на скрипке известный в то время марш: «Ты возвратился благодатный, наш кроткий Ангел, друг сердец», сочиненный в честь государя Александра I. Потеха кончилась тем, что и бабушка засмеялась, пригрозив дедушке пальцем, и обозвала его старым греховодником.

Впрочем, не одни бедные и бесприютные ютились около богатого и хлебосольного барина: дед был умен и чрезвычайно любил общество разумных людей. Сам того не замечая, он был истинным меценатом своего времени, чутьем отыскивая талантливых людей и давая им возможность выбиться на свет из мрака невежества и неизвестности. Он ценил поэзию и литературу, искусства и художества, сочувственно тепло относился к талантам, дорожа ими в своих гостях выше чинов и титулов. Много перебывало у него в доме писателей, музыкантов, поэтов, художников; все они подолгу гостили у дедушки, пользуясь его милым обществом и широким гостеприимством.

В числе многих выдающихся личностей, отдыхавших от суеты мирской в доме моего деда, был известный малороссийский писатель Котляревский, сроднившийся не только с самим гостеприимным хозяином, но и со всем его штатом. Здесь написал он свою «Наталку-Полтавку», как художник создавая все действующие лица по образцам окружавших его. Вся оперетта взята прямо с натуры; все лица, действующие в ней, – художественные портреты дедушкиной дворни и его домочадцев. Но ничто так не тешило дедушку, как по вечерам чтение самим Котляревским известной поэмы Энеиды, на малороссийском языке, написанной им здесь.

Так проводил время в своем родовом поместье Шадееве дед мой, выйдя в отставку после долговременной и полезной службы отечеству. Кроме приятных бесед и чтения, устраивались зимою и музыкальные вечера, очень часто оканчивавшиеся танцами, в которых принимали участие все, не исключая и самого хозяина; составлялись хоры, иногда разыгрывались драматические произведения на подмостках домашнего театра труппой доморощенных актеров; а в заключение – ужин, по обилию блюд не уступающий обеду, с возлиянием наливок, запеканок и всевозможных спотыкачей» (Мельникова А Воспоминания о давно минувшем и недавно былом. Из записной книжки 1893-1896. Полтава; М., 1898) [Здесь и далее орфография и стиль автора полностью сохранены. (Прим. авт.)].

Однако помимо упомянутых господ – умных, приятных в общении и добрых в деле, существовали и самые ординарные персоны, достаточно бесцветные в своей собственной жизни. При этом одни из них, живя незатейливой жизнью, старались как-то украсить ее. К примеру, принимали частенько гостей. Но даже и при великом радушии и прекрасном угощении мало что могли предложить им, кроме карточных игр да рассказанных историй из давних времен, когда они были слишком молоды и слишком ветрены, в чем теперь уже можно было сомневаться.

Другие же при своей бесцветности отличались еще и скупостью. Дома у себя старались никого не принимать. В округе, среди помещиков и крестьян слыли скрягами и не вызывали никакого к себе уважения. Но если же оказывались по необходимости на людях, требовали к собственной персоне повышенных знаков внимания. Доходило и до курьезов: так, находясь в общественных местах, громко и неплохо поставленным голосом провозглашали (причем совершенно незнакомым людям) свои чины и звания.

Хозяйство этих помещиков, хотя и велось не лучшим образом, все-таки давало какой-то доход, но о нововведениях не было и речи. Не хватало ни ума, ни размаха, ни культуры.

Сравнительно много в России было помещиков мятущихся, хватающихся за новые идеи землепользования. Однако каждодневного упорства им явно недоставало: все пускалось на самотек. Если в предреформенные годы и существовало немало добротных, хорошо организованных помещичьих хозяйств средней руки, то уже к концу XIX столетия большинство усадеб влачило жалкое существование. Но, что удивительно, бесшабашность ведения дел, подводящая к однодворству, а затем и к бедности помещика, совсем не уменьшала его амбиций. И быстро разрушающаяся барская экономия не меняла его отношение к жизни. Он по-прежнему оставался ершистым, щеголеватым и высокомерно-задиристым.

«...Сперва опишу вам отставного генерал-майора Вячеслава Илларионовича Хвалынского. Представьте себе человека высокого и когда-то стройного, теперь же несколько обрюзглого, но вовсе не дряхлого, даже не устарелого, человека в зрелом возрасте, в самой, как говорится, поре. Правда, некогда правильные и теперь еще приятные черты лица его немного изменились, щеки повисли, частые морщины лучеобразно расположились около глаз, иных зубов уже нет, как сказал Саади, по уверению Пушкина; русые волосы, по крайней мере все те, которые остались в целости, превратились в лиловые благодаря составу, купленному на Роменской конной ярмарке у жида, выдававшего себя за армянина; но Вячеслав Илларионович выступает бойко, смеется звонко, позвякивает шпорами, крутит усы, наконец называет себя старым кавалеристом, между тем как известно, что настоящие старики сами никогда не называют себя стариками. Носит он обыкновенно сюртук, застегнутый доверху, высокий галстух с накрахмаленными воротничками и панталоны серые с искрой, военного покроя; шляпу же надевает прямо на лоб, оставляя весь затылок наружи. Человек он очень добрый, но с понятиями и привычками довольно странными. Например: он никак не может обращаться с дворянами небогатыми или нечиновными, как с равными себе людьми. Разговаривая с ними, он обыкновенно глядит на них сбоку, сильно опираясь щекою в твердый и белый воротник, или вдруг возьмет да озарит их ясным и неподвижным взором, помолчит и двинет всею кожей под волосами на голове; даже слова иначе произносит и не говорит, например: «Благодарю, Павел Васильич», или: «Пожалуйте сюда, Михайло Иваныч», а: «Боллдарю, Палл Асилич», или: «Па-ажалте сюда, Михал Ваныч». С людьми же, стоящими на низших ступенях общества, он обходится еще страннее: вовсе на них не глядит, и прежде чем объяснит им свое желание, или отдаст приказ, несколько раз кряду, с озабоченным и мечтательным видом, повторит: «Как тебя зовут?., как тебя зовут?», ударяя необыкновенно резко на первом слове «как», а остальные произнося очень быстро, что придает всей поговорке довольно близкое сходство с криком самца-перепела. Хлопотун он и жила страшный, а хозяин плохой: взял к себе в управители отставного вахмистра, малоросса, необыкновенно глупого человека... В карты играть он любит, но только с людьми звания низшего; они-то ему: «Ваше превосходительство», а он-то их пушит и распекает, сколько душе его угодно. Когда ж ему случится играть с губернатором или с каким-нибудь чиновным лицом – удивительная происходит в нем перемена: и улыбается-то он, и головой кивает, и в глаза-то им глядит – медом так от него и несет... Даже проигрывает и не жалуется. Читает Вячеслав Илларионыч мало, при чтении беспрестанно поводит усами и бровями, сперва усами, потом бровями, словно волну снизу вверх по лицу пускает... На выборах играет он роль довольно значительную, но от почетного звания предводителя по скупости отказывается. «Господа, – говорит он обыкновенно приступающим к нему дворянам, и говорит голосом, исполненным покровительства и самостоятельности, – много благодарен за честь; но я решился посвятить свой досуг уединению». И, сказавши эти слова, поведет головой несколько раз направо и налево, а потом с достоинством наляжет подбородком и щеками на галстух,.. и сам генерал Хвалынский о своем служебном поприще не любит говорить, что вообще довольно странно; на войне он тоже, кажется, не бывал. Живет генерал Хвалынский в небольшом домике, один; супружеского счастья он в своей жизни не испытал; и потому до сих пор еще считается женихом, и даже выгодным женихом... На разъездах, переправах и в других тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету, говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж...» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно странной; на лакеях ливрея довольно потертая (о том, что она серая с красными выпушками, кажется, едва ли нужно упоминать); лошади тоже довольно пожили и послужили на своем веку; но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не считает даже званию своему приличным пускать пыль в глаза... Дома он у себя никого не принимает и живет, как слышно, скрягой...» (Тургенев И. С. Два помещика).